Удобно прятаться в быт, когда болит, магнит смещает центр тяги. За окнами флаги революций, морозец, фляги, плеск идей, взрывы гвоздей и проституция в разных ее ипостасях. Случайные прохожие, как экстерьер, машины, полные крови. Мэр, пьющий алкоголь и лекарства где-то в подвале своего царства, он не главный, но волнуется больше главного, что забавно. Полезные пропуски. Попуски в подворотнях под шумок: огонек, телефон, кошелек. Очередь безмятежно, будто после, а не во время войны. Чины. Непременное чувство вины “передовой молодежи” – сколько можно тут, а уехать, – не поймут, но дочь и сын; для кого выбирать, как оценить посыл? Бессвязный слив новостей, созданный такими же – без гвоздей в руках и идей. Поблекшие теории единства и заговора. Заговоры необразованной бабки, каких теперь по пальцам, они используют пяльца, понимают в травах, отварах, отравах и Бог знает, чем еще. Считают евреев жидами, а ночами видят сны своей юной весны, когда задирали платья в полутемных помещениях. Готовы ко всепрощению чужих грехов, им все равно, возможно ли такое. Прожит 20 век. Но я, как эти бабки, как камни под сменяющимися монументами, как складская пленка, помню. И себя девчонкой. И то, как тонко умел сравнить первый учитель рисования. Лучи между листьев под кистью становятся живы. Поля такие называются жнивы. Смотри на людей вокруг, они некрасивы, лживы, но красноречивы, какие еще мотивы нужны. Пиши, не ища цены. Помню признания и непризнание. Икры танцовщиц балета. Игры в театрах где-то. Русско-кавказское воспитание Гайто Газданова. Казалось бы, заново не прожить, зачем вспоминать. И даже если есть цена билету в прошлое – скажу пошлое – всего хорошего. И отвернусь к окну: увижу раненых, танки, взрывную волну… и отправлюсь ко сну.