И она посмотрит ему в глаза,
Начиная медленно замерзать.
Где стрела, которой хотел пронзать
Пышнощекий ангел?

Где билеты свежие и уют?
Для кого покрытие раздают?
И не эти разве ходили тут
В генеральском ранге?

И она, на стол положась рукой,
Удивится, разве же не такой
Я была, когда над большой рекой
Обнимал мой мальчик?

Сорт надежд сочился из чистых пор.
И единым был для себя укор:
Почему не видела до сих пор,
Как он много значит?!

Встанет тихо, медленно, у окна
Соберется вылить цветам до дна,
Но забудет, ваза сорвется на
Лоскуты и звенья.

“Что заметил, сразу же расскажи!
Мы включили газ деструктивной лжи.
Если Бог надумает положить
Сына на колени?

Если загорится в окне рассвет,
Если будет четким возможный след,
Если на звонок несколько монет
Обнаружить скопом,

А потом бежать за волной, смеясь,
Будто бы не видели отродясь,
Как сомненья переступают власть
И казнят жестоко.

А они казнят. А они казнят.
Под окном навязчивая возня.
Расскажи, скорее хочу узнать
Имена и цену!

Чтобы до скелета раздеть надрыв,
С головою пеплом себя покрыв,
Позабыть, что будут еще миры
И еще измены…”

Но ладонь ложится на твердый лоб.
“Я пытал на прочность немало проб.
Я прошел места без дорог и троп.
Я теперь умею.

Не ходи босой. Не ищи изъян.
Я не глуп, не взбалмошен и не пьян.
Я тебе на небе когда-то дан.
И забрать не смею.

Подожди, на руки тебя возьму.
Верю интуиции и уму.
Я тебя избавлю от лишних мук.
Обними, родная.

Будет ярко солнце гореть в окне.
Будут волны. Ты не ответишь “нет”.
И однажды сына подаришь мне.
Я об этом знаю.”